Пирс все еще не знает, что с ним произошло. Не помнит ничего с того момента, как из западни вырвалась ранее неведомая опасность в виде просто необъятного Б.О.О. Не помнит того, как лишился руки и как заразил самого себя новейшим С-вирусом. Новые воспоминания начинаются с комнаты, которая разрывалась от гула сирены и мигающих красных ламп. Он был потерян и совершенно дизориентирован, пока его не нашли, отчаянно пытался вспомнить и понять, что происходит. Но времени на все это не было. Ни когда его все же нашел капитан Крис Редфилд, ни когда его доставили в специализированный клинический центр, более походивший на исследовательский институт, нежели на больничное учреждение. Но оно и понятно... Куда еще вести такое существо, как он? Что еще с ним сделать, если только не пристрелить на месте? Сначала Пирс этого не особо понимает, но вскоре осознание собственного положения все таки доходит до него...

Нео Амбрелла давно работала с мутировавшими организмами, в их закромах такие знания, до которых далеко даже Министерству по борьбе с био-терроризмом. Они не просто спасли капрала, они превратили его в совершенно новый организм, невообразимое сочетание джа'аво и человека. Они смогли удерживать его человеческий облик, они смогли избавить его от других видимых признаков мутации, вызывая их лишь раздражителями. Но эти люди, эти белые халаты, что сейчас суетились вокруг него, не имели ни малейшего понятия, как это удавалось их коллегам с другой стороны баррикад. Всего пару дней, и привезенного капрала было не узнать. И именно тогда Ниванс понимает, что именно произошло. Он не вспоминает, он просто осознает. Он заражен. И лишь каким-то чудом все еще сохраняет пусть и затуманенный, но все же свой рассудок. А вот тело ему определенно больше не принадлежит...
Спустя с десяток часов его обрубок вновь оживает уменьшенной версией электрической то ли клешни, то ли чего-то подобного. И ему снова больно - он стонет, брыкается и сбивает все бинты в своих метаниях по больничной койке. Его мутация вновь обострилась, набирала обороты и пыталась занять утерянные позиции. Медленнее, чем в первый раз, а оттого мучительнее. Тело меняется, трансформируется, тянется, рвется и ломается. Это больно, это противно, это почти невыносимо. А уж бывшему капралу отряда Альфа - тем более. Да-да, теперь-то уж точно бывшему. Даже странно, что он еще жив, еще мечется по испачканным простыням, пугая ученых своими метаморфозами. Он и сам боится представить, как выглядит со стороны. И почти благословением считает свою агонию, из-за которой так сложно сосредоточиться на окружающих, так трудно осознавать и понимать, даже просто видеть и слышать - чертовски сложно. Все подернуто пеленой, все долетает сквозь сотни помех. И как только среди собственного внутреннего хаоса он различает знакомое лицо?

Он видит капитана. Видит его бледное лицо и плотно сжатые губы. Плохо дело, совсем плохо, раз даже Редфилд и слова вымолвить не может. Потом приходит черед пустоты и забытья. И когда он открывает глаза в следующий раз, он замечает знакомый взгляд голубых глаз - в них страх и... Это не отвращение, но это - неверие, что такое возможно. Нивансу так хочется спрятаться от этих взглядов, хочется остаться в памяти нормальным, живым... человеком, но разве ему позволят? Прямо здесь и сейчас они решают, что делать дальше. И делать ли что-то вообще... Не безопаснее ли будет ликвидировать подбный опасный образец и исследовать его уже после? Выжить с такими мутациями... Все это долетает до сознания почти несвязными словами. Все, что на самом деле осознает Ниванс, это всего лишь две фразы - "Можно ли ему помочь?!". Это даже не вопрос, на такое страшно отвечать - нет. И второе - "Можно", уверенное, тихое, сказанное той, что и так сделала уже слишком много.
Возможно, Пирсу только кажется, что у него получается сосредоточить взгляд. На Крисе. На Шерри. Но после он точно отключается под тихое клокотание, которое издает его же грудная клетка. Он уже не слышит тихое капитанское - "Ты не обязана, Шерри... После всего, что тебе и так пришлось пройти", не видит непреклонности Биркин, и уж точно пропускает мимо озадаченность, а после и воодушевление "белых халатов", которым только дай возможность покопаться в чужих организмах... Как ни крути, на хороших они ребят работают или плохих, страсть у них одна. И сейчас главное, чтобы их одержимость действительно помогла. Хотя будь Ниванс в сознании, он вряд ли бы согласился на что бы то ни было. Он был мутантом, монстром, одной из биологических угроз. И он готов был умереть. Только бы не обратиться полностью в ту тварь, которых сам уничтожал сотнями.

После боли приходит уже привычная пустота, полный вакуум, в котором нет места ничему. Особенно мыслям или ощущениям. И если бы Пирс мог, то желал бы остаться здесь навсегда, только бы не возвращаться в реальность, в которой он мучительно долго умирает от мутации, с которой сражался всю свою недолгую жизнь. Но наши желания сбываются чертовски редко, а уж когда все плохо, то и вовсе предпочитают переждать в стороне. Как и сейчас. Забытье длится не слишком долго. Ровно столько, чтобы организм успел отдохнуть и не отключил все жизенноважные функции до окончания процесса мутации. Все остальное стоит переживать в более или менее осознанном состоянии, если это существование вообще можно так назвать. Пирс бы точно не нашел нужных слов к тому, что сейчас чувствовал. И что из себя представлял.

Он не знает, что с ним делают, но понимает одно - он все еще он. Пирс Ниванс, бывший капрал А.П.Б.Т., которому суждено повторить участь всех своих последних товарищей. Его тело не занимают исключительно гнев и инстинкты, он не хочет убивать и рвать живых существ на част. Пожалуй, это все, что может радовать в нынешней ситуации. Но чему бы он действительно сейчас был благодарен - это пуле в лоб. Так, чтобы точно, оружием помощнее, а после и спалить к чертовой матери то крыло клиники, где его содержат. Методы предосторожности с С-вирусом никогда не бывают лишними. Это он успел уяснить на своей последней миссии, когда каждая убитая тварь поднималась снова и снова, мутировала все больше и больше... Ниванс так не хочет. Только не так.
Иногда он все же приходит в себя. Смотрит совершенно замутненным глазами, уже не разбирая лиц, видя только размытые очертания. В глазах столько гноя, что вообще чудо, когда он может разомкнуть веки. Еще реже он различает голоса, среди которых долгое время выделяется только один. Его Пирс не мог не идентифицировать, в конце концов, сколько лет он выполнял приказы и спешил на его зов. Отвечать, правда, не выходит. Как и попросить покончить со всем этим, донести до капитана, каково это - мутировать так мучительно медленно, гореть и расплавляться неделями, а не мгновением, ощущать себя запертым в уже чужом и отвратительном теле. В полной мере осознавать, что ты такое. Он не может этого сказать, только смотрит куда-то сквозь людей, почти сразу снова беспокойно засыпая от лошадиных доз транквилизаторов.

Потом появляется Шерри. Пирс не узнает ее сначала, это лишь тонкий хрупкий силуэт на сетчатке воспаленных глаз. А после она начинает говорить, оказывается рядом все чаще, и Ниванс вспоминает все, что с ней связано. Вспоминает ту закрытую лабораторию, где он провел несколько месяцев, как еще кадет военной академии. Вспоминает юную девушку, почти прозрачную среди белых стен и в белых одеждах. Как наблюдал за ней, как вызывался дежурить у дверей. Или как подкидывал незаметно на поднос с обедом запрещенный шоколад. Маленькими плитками, но стоило видеть ее улыбку... Интересно, она его помнит? Он не успел рассказать ей о его маленьких сюрпризах тогда еще для заключенной. Сладости, крошечный плюшевый дельфин в виде брелка, запрятанный между ломтиками хлеба, бумажный цветок из салфетки... Он был еще пацаном, не умеющим толком заговорить с девушкой. Она была испуганным ребенком, запертой по чьему-то указу сверху. Его быстро перевели в А.П.Б.Т. И он потерял ее из виду до самой Эдонии...
Хорошо, что у них не выпало шанса нормально поговорить. Хорошо, что он для нее скорее всего просто солдат, которому она хочет помочь. Хорошо, что их связывала одна война на двоих, и теперь ему не так мучительно стыдно гнить у нее на виду. Да и если быть честным... Ее присутствие и Криса - это единственные мгновения, когда он ощущает себя. Когда слышит голоса, когда понимает, что они не бросили надежды его спасти. И пусть он не может дать им понять, что частью себя он с ними, его воспаленный разум убаюкивают родные голоса. А ее прикосновения остужают горящую кожу, приносят облегчение вымученному телу...

Время - слишком эфемерное теперь значение. И он не знает сколько прошло дней до момент Икс. Прости однажды голос Шерри меняется, в нем слышится обещание и воодушевление. И, наконец, вокруг начинает что-то происходить... Он не ощущает уколов и переливание крови. Не чувствует ничего еще ближайшие часы. А после происходит то, что он никогда не сможет описать, для чего просто нельзя подобрать подходящих слов. Человек ведь не может описать свое рождение? А сказать то, что уже за гранью? А если это происходит одновременно? А если он умирает и возрождается в один и тот же миг? Такое нельзя представить...
Ниванс не может понять, что ощущает. Ему, несомненно, больно, вены внутри тела обдает таким огнем, что он выгибается, натягивая до упора кожаные ремни, что держат его. Искореженная рука принимается отчаянно искрить, защищая то ли себя, то ли хозяина, но почти сразу вдруг начинает чернеть и заметно уменьшаться в размерах, будто отмирающая конечность, что доставляет своему носителю просто непередаваемый букет боли. Она отмирает, она пытается вылечиться и обратиться то ли в нормальную руку, то ли снова в отросток - организм не может решить. То же происходит с раной на голове, из которого смотрит третий глаз. Он белеет, усыхает на глазах, прячется в разрезе, который старается затянуться и вернуть человеческому лицу обычные черты. Все тело корежится, выпрямляется, натягивается, комкается - вирус на вирус? Слишком сложное уравнение. Пульс подскакивает до невозможных 300 единиц. Слизь уже перетекает через постель и застывает на полу уродливыми узорами. Очищает тело, но пытается затвердеть, чтобы покрыть мутанта защитным коконом. Несколько мгновений непонятно, от чего капрал пытается умереть - от лекарства или все таки болезни?

"Белые халаты" все таки справляются с паникой. Уводят прочь Шерри и полностью оккупируют его палату. Первым делом - отрезать умерший отросток, иначе гангрена распространится дальше. Очистить будто трещину на лбу, вычистить остатки глаза и тщательно перевязать уже больше похожее на человеческое лицо. Буквально соскрести остатки слизи и выделений, вновь отмывая и дезинфицируя все тело. Заштопать лопнувшую от мутации местами кожу, перебинтовать и поместить под аппарат искусственной вентиляции легких. Полностью очистить помещение и перевести подопытного в другое стерильное помещение. Вколоть еще дозу транквилизаторов и только после этого выдохнуть, когда пациент перестал брыкаться и даже пульс стал почти нормальным. Можно было предположить, что это даже не обморок - почти сон больного, которому повезло урвать немного времени на отдых после особо острого приступа лихорадки. Пока это можно считать победой. Только первой, у них впереди большой путь, но отсутствие отростка, третьего глаза и слизи - это уже кое-что. Еще несколько уколов, переливаний и курса терапии, и из этого действительно может что-то получиться. Никто не отменял ремиссию, конечно же, в любой момент что-то может вернуться, но пока Ниванс остается под наблюдением. И он действительно неожиданно спит. Без боли и приступов. И, возможно, когда он проснется в этот раз, то уже сможет различить родные лица рядом с собой...

Время все еще эфемерно, несмотря на то, что в последние дни Пирс проводит в бодрствовании немало. Он все еще не может сказать, сколько он уже здесь находится, какой сейчас день недели и даже часть суток. Возможно, здесь такого понятия толком и не существовало, процедуры проводились тогда, когда "белые халаты" считали, что сейчас самый лучший и удобный момент. Впрочем, Ниванс особо и не интересовался течением времени, теперь, когда он был в сознании, когда из прошлого небытия осталась только усталость, он в полной мере мог думать. И понимать, что остался жив. Несмотря на все законы, несмотря на то, что не должен был, что это просто за гранью даже их науки и возможностей, все равно он все еще дышит, не обратился в склизкое и опасное чудовище, которое могло перезаражать весь штат в течении нескольких дней. И это понимание все еще немного сбивает с толку, не дает до конца поверить, что он действительно смог выкарабкаться. В душе он понимает, что все может в один день пойти насмарку. Потому С-вирус внутри него, он останется там навсегда, уже ничто и никогда не вытравит заразу из его организма. Он как бомба замедленного действия. Просто пока безопасная - все так же надежно скрепленная с каталкой, пусть теперь и наручниками. А еще спрятан за бронированными дверьми и кордонами охраны. Впрочем, если он однажды заметит, что все возвращается - он успеет уничтожить самого себя. Потому что тогда станет понятно - такому жить нельзя, все равно это будет возвращаться. Но пока... пока не было ремиссии... Можно ведь было попробовать? Очень аккуратно, тщательно наблюдая за собой, прислушиваясь к каждому сигналу из своего организма. У Пирса получится, он не подвергнет кого либо опасности. Не снова.

Когда Ниванс все же приходит в себя после первого переливания, он видит целую стену "белых халатов". Они светят фонариком в прояснившиеся глаза, проверяют его реакции и говорят, говорят, говорят... Не с ним, а между собой, для них он все еще всего лишь "образец", им трудно относится к капралу как к человеку после того, что они видели. И он их не винит, даже уважает такую выдержку, при которой они не потребовали его сразу пристрелить, как только вертолет опустился на крыше здания.
А потом приходит Шерри. Пирс просыпается по мерный тихий голос, заторможенно поворачивается на звук и ловит взгляд синих глаз. Девушка несколько мгновений растерянна, она будто и не верит, что капрал действительно смотрит на нее. А после широко и радостно улыбается, начиная щебетать что-то о том, что получилось, у него, у нее, у них всех получилось! Она что-то говорит про Криса, вскакивает с кресла и почти усаживается к нему на кровать. Она настолько возбуждена и обрадована его пробуждению, что Пирс невольно улыбается в ответ. Он бы и рад сказать что-нибудь, да только все еще слишком слаб, а потому засыпает всего через несколько минут. Но это их первая неловкая встреча после его возвращения. И точно не последняя.

С каждым разом Ниванс приходит в себя на все более продолжительное время. А через пару дней с него снимают кислородную маску, и он все же может сказать свое первое "Привет". Шерри почему-то закусывает нижнюю губу и на пару мгновений отворачивается. Потом, правда, смотрит с улыбкой и снова рассказывает обо всем на свете, хотя Пирс подмечает красный кончик носа. Правда, он достаточно сообразителен даже в таком состоянии, чтобы промолчать и не спросить, все ли в порядке.
Первые их короткие диалоги тоже неловкие. Пирсу трудно говорить, голос хриплый и слишком тихий, но Шерри ему очень помогает, перенимая на себя все основные обязанности. Она делится новостями, обязательно говорит о капитане, видя, насколько тут же становится цепким и внимательным взгляд когда-то капрала, читает ему заунывные медицинские книги и всегда терпеливо дожидается, пока он закончит свои фразы. И это не просто поддерживает его, это сейчас все, что составляет его жизнь, если отбросить уколы, лекарства, переливания и сон. Крис все еще на далекой миссии, его команды больше нет, и Шерри, которая его почти не знает, оказывается всем, что у него есть, чтобы не сдохнуть уже от однообразия и апатии. Правда, он все еще не говорит ей о том, что они были знакомы...

- Ты мне всегда льстишь, - Ниванс пока еще бодрствует. Он полулежит на подушках,  наблюдая за тем, как между ним и Биркин вновь висят тонкие трубки, через которые гонится спасительная для него кровь. Эта процедура очень утомляет девушку, после она всегда слаба и разбита, но ни разу не пожаловалась. Упрямо сидит в кресле и даже ведет диалоги, пока порой их обоих усталость не заставляет заснуть. Пирс старательно отвечает ей, его голос почти прежний, хотя все еще тихий и немного хриплый. Возможно, таким и останется, кто знает, какие изменения теперь в его организме? Даже "белые халаты" не могут точно сказать, как все это скажется на молодом бойце. Все пока лишь - теоретически.
- Я рад, что он в порядке, - не лукавит Пирс, всегда пережевавший за своего капитана. Тот так легко попадал в передряги, и оставалось надеяться, что рядом с ним надежные люди и преданный капрал, чтобы вытащить его из заварушки в случае чего. Как ни странно, но он никогда не считал его проклятым и заговоренным, он знал каждого погибшего бойца поименно, но никогда не считал, что они все гибнут из-за своего руководителя. Просто это такая война. Выжить - настоящее чудо. Оно случилось с ним. И пусть и дальше случается с капитаном. Он не может представить А.П.Б.Т. без легендарного Редфилда. Как и команду Альфа.

- Ты всегда любила сладости, - через несколько минут молчания все же говорит Ниванс и тихо улыбается. Он не особо думает над тем, как звучит фраза, и что в ней совершенно нет вопроса. Он просто знает, что она любит сладости, шипучки, запеченную картошку и мягкие игрушки. Может, любит потому, что только это порой и получала в своем заточении. И теперь, когда снова вынуждена сидеть среди стерильных стен, ей снова мечтается о том, что кто-нибудь сможет пронести для нее немного запрещенных вкусностей. Значит, все таки правильно он делал, что нарушал это странное правило... Хорошо узнать об этом, даже спустя столько лет.
Пирс аккуратно поворачивается на подушках и смотрит на девушку, что прикрыла глаза. Сейчас она снова похожа на ту девчушку, что он встретил много лет назад в лаборатории на другом конце страны. Она вновь почти прозрачная, тонкая, бледная, с короткой стрижкой и неунывающей улыбкой. Вот так глянешь, и никогда не скажешь, что она способна уложить добрый десяток джа'аво, отстреляться от толпы зомби и помочь уничтожить Б.О.О. размером с большой дом. Хорошо, что она теперь в безопасности, что перешла пока на тыловую работу, о которой говорила пусть и без особого энтузиазма, зато с пониманием, что не всегда так может повести бывшему полевому работнику. Ниванс рад осознавать, что она не подвергнется больше таким опасностям. А что касается него... Он был бы и рад. Да только куда калеке обратно в А.П.Б.Т.? Даже думать об этом было тошно... А уж вслух точно бы не смог об этом говорить.

- Знаешь, я понятия не имею, как тебя отблагодарить... - вдруг тихо произнес, не спуская с нее глаз. - Не считая шоколада и цветов, разумеется.
Он хрипло смеется и вынужденно прикрывает глаза. Они еще надолго тут повязаны, он это понимает. Он уже продумал, как завалить ее дом цветами и игрушками, как обеспечить ей пожизненный запас сладостей, но... Все еще не знает, как по-настоящему донести до нее, насколько он ей благодарен. И как ценны для него эти дни здесь, с ней, пусть даже такие. Она ведь девочка-видение из его прошлого, которое вдруг стало явью. И она его спасла. Он в неоплатном долгу. Но он постарается вернуть хотя бы часть.

Пирсу нравится, как она смеется. Он никогда не слышал, как она заливается, смеется долго и до слез, громко и заразительно - только совсем тихо, переливчато, коротко. Но и этого вполне хватает, чтобы слабо улыбнуться в ответ. Пожалуй, им обоим тут особо не до смеха, но это не значит, что они должны поддаться унынию и совершенно не пытаться поддержать друг друга. Это здорово, что Биркин может тихо хихикнуть, а он растянуть губы в улыбке в ответ. Что она продолжает сидеть с ним рядом, болтая о всяком-разном, несмотря на то, что они почти не были знакомы. Но теперь они не просто повязаны, он, можно сказать, всю кровь из нее выпил, они теперь повязаны. Чем-то большим, чем привычным, ты спас меня, я спас тебя, а потом по кругу и снова, и снова. Выдергивать из смертельных ловушек - это очень привычно, это как часть работы, сидит уже в подкорке мозга, становится дополнительным рефлексом к тем, что даны от рождения. Но добровольно снова запереться в лаборатории, отдать себя на растерзание "белым халатом", а после до полного изнеможения отдавать свою кровь - это совершенно другое. Это не инстинкты, не обязанность и не адреналин. Благородство? Доброта? Жертвенность? Все вместе, и все равно немного не то. Нивансу не приходилось вот так спасать чужие жизни. Хотя, без сомнения, если бы пришлось, он бы сделал - ради Шерри, ради Криса. Не задумывался бы ни секунды. Но ведь он и не знал до этого, что значит провести почти всю свою жизнь взаперти... И он восхищается Биркин. Это действительно заслуживает уважения.

Ниванс невольно тоже опускает глаза на свое тело, что почти все перевязано. И даже немного морщится. Ему не хочется, чтобы кто-то вспоминал его таким, чтобы помнил - он был в язвах, он истекал слизью и гноем, во лбу у него вращался третий глаз, а вместо правой руки оголенные изуродованные мышцы. Такое хочется забыть, как страшный сон. А, главное, чтобы другие забыли, хотя это и невозможно. Все равно после такого будешь вспоминать. Благо, что Шерри не вздрагивает, когда вспоминает, даже невольно не морщится - повидала слишком многое, чтобы слишком чувствительно относится к подобному. И все же... Жаль, что он с этим тоже ничего не сможет поделать. Он останется таким не только в памяти дорогих людей, но и в собственном деле, что запрячется в самые дальнии тайники. Может, конечно, и хорошее там будет, выслуга лет и все дела... Но закончится все именно так - "экспериментальный образец". Досадно, но что он может поделать? Жив - и на том спасибо. А после уже придумает что делать и как. Если выкарабкался из такой передряги, то уж найдет способ наладить свою жизнь. По крайней мере, сейчас ему очень нужно в это верить.

- Я как плохой герой из книжек про кровососов, - со смешком шутит Пирс, пока Шерри ловко вынимает иглу из его руки. Она делает это быстро и профессионально, даже лучше самих врачей, и Ниванс старается не зацикливаться на том, откуда у нее такие навыки. Он чуть отодвигается, позволяя ей прилечь рядом, аккуратно приобнимая здоровой рукой, насколько позволяют путы. Конечно, их тут за такое по головке не погладят, но какое им дело? Они получили, что хотели, целых два образца в одном флаконе, так что им просто придется предоставить немного свободы для своих подопечных. И не то чтобы им не хватало других людей рядом с собой, все равно ведь за стенами ждет каждого один-два человека, но все равно здесь чувствуется барьер между ними и целым миром, их надежно огородили, так что даже не подсмотришь. Лишать еще и маленьких вольностей? Увольте, Пирс теперь может говорить, так что ответит все, что думает на замечание.
Но к ним пока никто не приходит, и Шерри, кажется, совсем не против немного подремать. Ей все тяжелее даются переливания, и Ниванс испытывает огромное чувство вины. И пусть она говорит, что цветов и шоколада достаточно, но он прекрасно понимает, что это просто мелочи. Да все будет мелочью по сравнению с тем, что она сделала для него. Ему придется основательно поломать голову. Но он всегда был умным малым, он обязательно что-нибудь да придумает.
- Пожалуй, добавлю к этому списку и мягкие игрушки, - тихо шепчет, чувствуя, как засыпает девушка на его плече, как выравнивается ее дыхание, как она начинает тихонько сопеть. Ниванс невольно тихо улыбается, прислушивается, а после и не замечает, как сам погружается в сон. Спокойный, почти безмятежный, долгий и глубокий. Как ни крути, но долго ему бодрствовать пока и не дают.

Вскоре время начинает тянуться, как резина. Для них обоих. Шерри уже слишком слаба, чтобы давать много крови, вскоре процедуры совсем сойдут на нет. Пирс все еще слаб и быстро устает, но ему осточертело лежать привязанным на кровати. Он не настаивает, не просит убрать кожанные наручники или ремень с ног, понимая, что для кого-то это залог безопасности, но он все чаще начинает это замечать, и сон из-за этого вновь становится беспокойным. Однажды ему позволяют подняться на ноги, чтобы отвести в душ, но его мышцы почти атрофировались, и всю дорогу приходится унизительно сидеть в кресле-каталке, а после и остужать свой зад на холодном кафеле. На будущее приходится делать еще одну галочку - заново учиться ходить. Благо, что учиться есть левой рукой ему терпеливо помогала Шерри. У них почти все получалось, он все реже проливал однообразный пустой суп себе на грудь. Правда, теперь из-за слабости все реже Биркин позволяли гулять по коридорам, когда ей захочется, и каждая встреча становилась на вес золота. Их настолько закрыли от всех остальных, настолько поместили в вакуум из тишины и молчаливых тестов и процедур, что иногда казалось, что они вообще остались одни. Вне всего остального мира.
Пирс очень надеялся, что скоро все это закончится. Ему позволят начать научиться ходить. К ним пустят Криса. Шерри увидит его первые шаги. А после они все выйдут отсюда. Пусть под наблюдением, пусть со строгим контролем, но снова оказаться вне больничных стен, особенно когда и не думал, что получится выжить и покинуть их - это уже почти мечта. Или цель. Стала бы она еще немного ближе...

Дни сливаются в один, между ними есть лишь один просвет - когда приходит Шерри. Мир вокруг перестает быть отталкивающим, холодным и молчаливым. "Белые халаты" отступают, уносят с собой приборы, иглы и пробирки, а после наступает короткое время, когда они могут с Биркин побыть вдвоем. Они все чаще дремлют вместе, их уже перестали одергивать и просто махнули рукой. В конце концов, если что-то произойдет, это будет новым стимулом для изучения, так что им позволяют больше, чем следовало бы. Они оба только этому и рады, в этом ограниченном мирке даже самый простой разговор становится чем-то очень важным и ожидаемым. Раньше Ниванс бы даже помыслить не мог, как важно просто с кем-то поделиться, что самостоятельно смог сесть и откинуться на подушки...

Шерри переживает его удачи и неудачи, как свои собственные. Она не просто помогает, она будто учится вместе с ним, чтобы ему не было настолько неловко снова изучать самые азы. Иногда она так увлекается, что даже строит рожицы, когда помогает ему есть, или крепко сжимает кулачки, когда он пытается приподняться в кровати повыше, ликующе вскидывает руки вверх, когда ему удается коряво вывести на листе бумаги свое имя. Здесь у них все на двоих, и за столь короткое время из незнакомцев они превращаются в добрых друзей. Ниванс тепло улыбается каждый раз, когда она появляется на пороге, каждый раз обещает себе рассказать, что знает ее уже очень давно. Что когда-то, совсем еще мальчишкой, был очарован девочкой в больничных одеждах, как бы странно и глупо это не звучало. Но подходящего момента все никак не находится, и Ниванс оставляет пока эти воспоминания при себе. Он поделится ими, обязательно, Шерри просто должна знать, что их история началась очень давно, что они не случайно снова вдруг оказались так крепко повязаны. Возможно, это все таки судьба... У них всех. Криса, Пирса, Шерри, Леона. Раскидай их по свету, все равно найдутся. Повязаны крепче некуда. И это здорово, как ни крути. Знать, что ты все равно не останешься один, даже оказавшись изолированым от всего остального.

Пирс не ждет ничего нового от очередного дня. А потому когда на пороге вдруг замечает широкоплечую фигуру капитана, совершенно растерян и сбит с толку. Он замирает на кровати, невольно сглатывая горькой комок, застрявший в горле. Он понятия не имеет, как отнесется Крис к тому, что теперь из себя представляет его капрал. Когда капитан спасал его, наверняка ведь не думал, что теперь с ним делать, нужно было просто вытаскивать своего бывшего бойца... А сейчас? Когда он все продумал, когда осознал, что именно вернул обратно? Что теперь-то? Ниванс настолько испуган тем, что может услышать или увидеть, что боится даже шевельнуться.
Они смотрят друг на друга долго, время будто замерло. Но стоило Крису сделать шаг к постели, как оно понеслось, будто кто-то раскрутил стрелки часов. Ниванс смотрит испуганно, загнанно, он стесняется самого себя и того, как выглядел всего месяц назад. Он хочет поприветствовать, но слова застревают в груди, он лишь почти вжимает голову в плечи, когда матрас пружинит от веса опустившегося мужчины. Тот продолжает молча смотреть, изучать перемотанное лицо капрала, а после его будто прорывает. Он говорит и говорит, словно копил это долгие годы, просто не в состоянии сказать это кому-то еще. Про нашивку, про капсулу, про пустой гроб, про очередную лабораторию, про новую команду, про найденную потерю... Он спрашивает, тут же сбивается и говорит снова. А после неловко подается вперед и заключает в крепкие объятия, от которых просто не продохнуть. Он настолько растерян, что даже не пытается обнять его в ответ, хоть все равно и не может. Широко распахнутые глаза смотрят куда-то за плечо Редфилда, но Ниванс ничего не видит, кроме белой стерильной стены. Он слышит хриплое "Я не мог снова тебя потерять", и все же облегченно прикрывает глаза. Он только сейчас понимает, насколько был напряжен, все тело - как натянутая тетева. Но теперь, когда Крис признает его, когда всем своим видом дает понять, что все хорошо, что для него ничего не изменилось - капрала отпускает. Он измученно улыбается и ловит взгляд карих глаз. Ему тоже есть что сказать, но пока он это прибережет. Он хочет стоять на своих ногах, хочет быть почти прежним. И поэтому только говорит "Я снова в строю, сэр".
То, что происходит дальше, он вряд ли бы смог объяснить. Пожалуй, как и Крис. Может, это адреналин? Может, это скопившиеся эмоции? Может, это попытка сказать то, что не выходит? Ниванс не знает. Когда его лицо оказывается в теплых ладонях, он только вопросительно смотрит на мужчину, который бормочет все тише, а потом и сам сбивается, смотря на капрала так, будто видит впервые. Впрочем, в какой-то степени... Пирс не успевает задуматься над философскими вопросами, когда сухие обветренные губы накрывают его. Он растерянно моргает и совершенно не знает, как ему реагировать и что делать. Капитан не тушуется, не отстраняется рывком, испугавшись того, что делает. Только налегает сильнее, заставляя откинуться обратно на подушки. Чужое тело слишком тяжелое, и Ниванс почти задыхается. Все так неловко и смущающе, его прошибает жаром, он прячет глаза и лепечет что-то совсем нечленораздельное, когда Крис все же отстраняется. После они сидят в тишине. И лишь на прощание Крис дает понять, что считает, что все правильно. Он обязательно еще вернется, как только ему позволят. И он мягко прижимается губами к его лбу, будто всегда так и делал. И чтобы прийти в себя, Нивансу требуется немало времени...

Шерри в этот вечер не приходит. Зато Пирса отстегивает от наручников, видимо, попав под раздачу вернувшегося капитана. На запястьях остались еще красные следы, но Нивансу на них плевать. Главное, что это относительная свобода, а, значит, он и сам может съездить к Биркин. И пусть он с трудом ссаживает себя с кровати, а после несколько раз встречается со стенкой прежде, чем доезжает до комнаты Шерри, он все же рад, что может сделать это сам. Правда, вся его радость тут же улетучивается, когда он видит собранные аккуратными конвертиками вещи. Он ловит взгляд девушки и совершенно растерянно открывает и захлопывает рот, так и не найдя с ходу слова. Пирс невольно хмурится, он так не ожидал вдруг остаться со всем этим один на один, он все еще так смущен произошедшим с капитаном, он так не готов попрощаться с Шерри...
- Ты уезжаешь? - вопрос звучит хрипло, будто снова только после пробуждения. Сейчас Пирс выглядит потерянным щенком, вот только взгляд упрямый и внимательный. Он вдруг хватается здоровой рукой за подлокотник кресла и с видимым напряжением пытается подняться на ноги. Ну уж нет, он не будет провожать ее, как инвалид. Она увидит, что не зря так старалась! Не зря жертвовала своей кровью, временем, личным... Он будет стоять, он покажет ей, что будет бороться и дальше. Это тоже - как часть благодарности за все, что она сделала.
- И даже номера телефона не оставишь? - он стоит на поддрагивающих ногах, но стоит, чего ему не предвещали еще ближайшие месяцы. Улыбка вымученная, но добрая и открытая. Он рассчитывает, что они останутся друзьями, что она никуда не денется после того, как уйдет отсюда. Что позволит остаться частью своей жизни. Они ведь теперь... буквально единокровки. Разве могут так легко их дороги разойтись? - Я думал зайти как-нибудь вечером на чай. С шоколадом, разумеется.
Он старается шутить. Он говорит, что будет полностью здоров, чтобы навещать ее. Он не потеряет ее дар, не спустит в унитаз, сделает все, что выйти отсюда обновленным, но все таки Пирсом Нивансом. И он был бы не прочь оставаться рядом. Конечно, если она тоже не против. Он бы обязательно обнял ее сейчас, да вот только не может оторвать руку от косяка, иначе рухнет прямо ей под ноги. А это будет настолько неловко, что тогда точно хоть сквозь землю проваливайся... А он ведь обещал. Выстоять и справиться. Даже когда тяжело.